Ровно 20 лет назад — 17 августа 1998 года — российское правительство и ЦБ объявили технический дефолт и переход к плавающему курсу рубля. За этим последовали девальвация, очереди в обменники и крах банковской системы, которую пришлось восстанавливать почти с нуля. Но уже в 1999 году экономика взяла курс на уверенный рост, который демонстрировала больше десяти лет.

О том, как мировой кризис подтолкнул дефолт в России, какие действия предпринимало правительство вместе с ЦБ, чтобы выйти из него, и о перспективах российской экономики в интервью ТАСС рассказал член Наблюдательного совета Банка ВТБ, заведующий кафедрой финансов и кредита экономического факультета МГУ им. Ломоносова и бывший председатель Центрального банка России Сергей Дубинин.

— Дефолт 1998 года — были ли шансы его избежать?

— Дефолт 98-го — это не какой-то отдельный кризис. Это часть того трансформационного процесса, который начался еще в 91-м. Кстати, с дефолта СССР по внешнему долгу. И на протяжении всех 90-х мы проходили через эту трансформацию — политическую и экономическую. Тогда возникло совершенно новое государство на других основах. Произошла полноценная социальная революция, с моей точки зрения, как в 17-м году прошлого века. Полная смена режима. Так что в той переломной ситуации кризис 98-го, конечно, стал очень тяжелым ударом.

Избежать его можно было, только если бы у нас удалось нормально наладить сбор налогов. А это, к сожалению, и сейчас, через 20 лет, не является очевидным достижением государственной власти.

— Почему сбор налогов оказался проблемой?

— Тогда это было проблемой, потому что ни предприятия, ни предприниматели, ни рядовые граждане не считали нужным платить налоги. Это заявлялось громко и откровенно. Например, об этом прямо говорили директора заводов из военно-промышленного комплекса. Я тогда работал в Минфине, и мне открыто заявляли, мол, «зачем я буду платить вам? У вас все равно все украдут. Я лучше оставлю деньги на предприятии. А вам напишу, что у меня нет никакой прибыли. И вообще потребую помощи из бюджета». И это происходило постоянно. Всем нужна была помощь из бюджета, но никто не хотел в него регулярно платить налоги. Люди, которые играли в МММ, кстати, тоже всеми силами уклонялись.

Налоговая система вообще работала плохо — никто не подавал декларации. Хорошо здесь срабатывало только косвенное налогообложение — тот же самый НДС и таможня, то есть практически косвенный налог на экспорт-импорт. Таможню, кстати, очень долго пришлось «чистить». Чтобы она занималась сбором средств не себе в карман, а в бюджет.

— И к чему привела такая ситуация со сбором налогов?

— Расскажу, чтобы было наглядно. В 97-м государственные расходы по государственному консолидированному бюджету составляли 860 млрд рублей (деноминированных, то есть с отброшенными нолями). Из них 186 млрд был дефицит. Примерно такой же ситуация была и в 96-м и 98-м годах. В 98-м Госдума на протяжении месяцев не утверждала федеральный бюджет.

— Почему не утверждала?

— Потому что Госдума тогда занималась более насущной, с ее точки зрения, проблемой. Она готовила импичмент президенту. Почему-то считается, что в 96-м году выборы прошли, и президент утвердил свою власть. На самом деле реванш попытались взять немедленно. Поэтому все предложения, которые исходили от правительства, тут же отвергались. Особенно в 97–98-м годах. Программу стабилизации, которую вносило правительство, вынесли «со свистом» — не стали даже рассматривать толком.

— А какие меры предлагала эта программа стабилизации?

— Там были жесткие меры как раз по усилению налогообложения. По идее, они как раз должны были понравиться левым. Ведь программа предлагала не равномерный налог на доходы, а увеличивающийся по мере их роста.

Возможно, программа бы и не сработала. Но там были хорошие меры. Например, предлагалось перекрывать доступ к экспортным трубопроводам нефтяным компаниям, которые имели задолженность по налогам. Я уверен, что это могло бы сработать. Но как закон эту меру провести не удалось. В конце концов, в измененном, несколько смягченном виде ее подписал Немцов как вице-премьер, отвечающий за энергетику, только в июне 98 года.

Борис Федоров (директор Государственной налоговой службы РФ, сейчас ФНС, в 1998 году — прим. ТАСС) позже рассказывал, как в ведомство вызывали на ковер таких неплательщиков — крупные компании, прежде всего, банки и промышленников. Они смотрели в пол, говорили, мол, «да-да, конечно, когда-нибудь заплатим», и на этом все и заканчивалось. Не было инструментов влияния.

— А уголовные дела за неуплату налогов не заводили?

— Для этого не было ни законодательства, ни, видимо, политической воли. Ситуация была критическая. Налоговая задолженность была около 3–3,5% от ВВП.

Еще один наглядный пример. Недавно прошла дата — 20 лет после похорон царской семьи (захоронение состоялось 17 июля 1998 года — прим. ТАСС). Так вот, в 98-м, буквально накануне, мне звонил Борис Немцов и объяснял, что по словам Задорнова (Михаил Михайлович, министр финансов в 1997–1999 годах — прим. ТАСС), на счете правительства нет ни рубля. И нечем оплатить кортеж и оркестр. Нет ничего. Мол, проавансируйте. Платеж мы этот провели в расчете, что скоро должны были прийти налоги. Хотя это было некоторым отступлением от правил, которые были утверждены, кстати, в 1994 году. О том, что ЦБ нельзя давать кредиты для покрытия дефицита бюджета. Потому что именно такие кредиты и приводили к инфляции.

— И сумели потом покрыть этот «аванс»?

— В общем да, покрыли. В бюджет же поступали не только налоги, но и средства от ГКО. Да и суммы, которые авансировали, были не такие уж и большие. Но сама ситуация с регулярно пустым бюджетом была привычной как минимум с декабря 97-го по дефолт в 98-м.

— Система ГКО в итоге превратилась в классическую финансовую пирамиду. ЦБ даже был вынужден арестовывать счета Минфина, когда тот не мог погасить предыдущие выпуски ГКО. Как работал этот механизм?

— Идея ГКО была рождена банкирами, причем государственными. Это была достаточно тонкая механика. Наши росзагранбанки, которые еще с советского времени работали за рубежом, предложили такую специфичную финансовую схему. То есть наши банки могли взять относительно недорогие кредиты в конвертируемой валюте. В России эти деньги можно было предоставить в виде кредита любому отечественному банку. Он уже покупает ГКО, перед этим конвертируя деньги в рубли.

Но иностранный банк в таком случае хочет получить опцион на обратную конверсию, то есть чтобы долг ему вернули в валюте по курсу, который он заранее знает. Но тогда использовали валютный коридор для стабилизации курса, чтобы он работал в качестве номинального якоря. Так что в таком случае должен быть указан этот курс или какие-то его границы. И таким образом делили прибыль, достаточно высокую, между иностранным кредитором и российским банковским институтом. А это значило, что надо было как-то гарантировать соблюдение этого коридора. То есть одновременно и валютный курс, и выплаты процентов по ГКО. Эта механика работала.

С помощью ГКО удалось покрыть какие-то первоочередные нужды бюджета. К сожалению, это одновременно привело к тому, что наши власти перестали себя ограничивать и пытались все что угодно профинансировать быстрее-быстрее с помощью таких займов в ГКО. Но это была довольно устойчивая конструкция. До Азиатского кризиса, когда иностранцы стали сбрасывать ГКО и уходить из российских ценных бумаг. Правда, тогда они уходили и из бразильских бумаг, и из индонезийских — с любых развивающихся рынков.

— К чему привел «сброс» ГКО?

— В ноябре (1997 года) мы столкнулись, с одной стороны, с распродажей ГКО, а с другой — что на вырученные рубли немедленно старались купить валюту. В этой ситуации буквально за пять торговых дней из золотовалютных резервов вылетало по $5–6 млрд. Напомню, все резервы тогда были порядка $18 млрд. Для сравнения сегодня — почти 500 млрд ($458 млрд на 3 августа 2018 года — прим. ТАСС).

— И как было решено выходить из этой ситуации?

— Стало понятно, что нельзя было продолжать поддерживать курс. Выходов было два. Во-первых, либо расширять валютный коридор и, по сути, девальвировать рубль. Но тогда под удар попали бы все банки, которые уже выписали опционы. И в целом в таком случае можно было бы поставить крест на российской банковской системе.

Либо все-таки попытаться переломить ситуацию и позволить вырасти процентным ставкам по ГКО. Это бы оставило деньги в российской экономике и сделало невыгодной покупку валюты. А также дало время собрать все доходы и постараться их распределить. Последовали совещания и очень подробный анализ в правительстве — с участием ЦБ. Безусловно, это был риск и непростое решение.

Мы все тогда сделали выбор. Но переломить ситуацию не удалось.

— Что помешало?

— Как я уже сказал, не удалось собрать налоги. И в этот момент было потеряно время на смене правительства — месяц ушел, чтобы утвердить Кириенко (Сергей Владиленович, утвержден на пост председателя правительства РФ 24 апреля 1998 года — прим. ).

В результате получилось, что ГКО были перенакоплены. И они, как вы справедливо сказали, превратились в пирамиду. Потому что доход от них, который получал бюджет, шел просто на уплату процентов и на погашение долга. Это, к сожалению, стало тем самым «моментом Мински», когда устойчивая финансовая система превращается в хрупкую. В развивающихся экономиках это происходит регулярно.

— А что произошло с оставшейся задолженностью?

— Я не возьмусь оценивать. Дело в том, что накопленный долг в целом был не так уж и велик. Внутренний не превышал, по-моему, 20% ВВП. Около трети от этого долга принадлежало иностранцам. Еще где-то около 7% от ВВП был внешний долг Российской Федерации. А кроме того, 15% ВВП — внешний долг, унаследованный от СССР.

Реальной потерей стало обрушение банковской системы. Мы тогда в ЦБ приняли решение — уже некогда было консультироваться, надо было принимать решения срочно, — долги передать на Сбербанк. Активов в рухнувших банках уже не было — они один за другим закрывались. А долги были. И задолженность эту перед вкладчиками выполнил Сбербанк, а ЦБ это профинансировал.

Поэтому эта денежная накачка привела к скачку инфляции. Что тоже стало ударом для экономики, потому что произошло обесценение рубля.

Мы тогда решили перейти к плавающему курсу рубля, надеясь его удержать. Это не удалось. И произошла еще к тому же и глубокая девальвация.

Вот этот комплексный кризис собственно и является кризисом 98-го года.